Наш скорбный труд не пропадет,
Из искры возгорится пламя
вот какбыло 14 декабря 1825 года. За два дня до этого на тайной сходке заговорщиков Одоевский был очень возбужден. Он потирал руки и приговаривал: «Умрем! Ах, как славно умрем!». Но не получилось. Когда граф Милорадович, по приказанию императора Николая, явился в казармы с тем, чтобы вести полк против возмутившихся войск, Одоевский уговаривал конногвардейцев не делать глупостей и не стрелять в братьев. Но полк был приведен на Сенатскую площадь, а когда случилась заварушка и гвардейцы были рассеяны, Одоевский, мягко говоря, бежал. И спрятался то ли у тетки, то ли у друга-поэта. Но муж тетки заставил его пойти и сдаться спустя три дня петербургскому обер-полицмейстеру А.С. Шульгину. Словом, Александр Иванович явился с повинной…
Он был приговорен судом к 12 годам каторжных работ, но больше года отбыл наказание в Петропавловской крепости, а потом отцу удалось добиться сокращения срока до 8 лет. 20 марта 1827 года Одоевский был доставлен в Читинский острог.
Именно здесь он прочитал на чудом попавшем к ним листке стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «Во глубине сибирских руд». Но свои пламенные строки пришли к Одоевскому не сразу, своеобразный ответ гению русской поэзии он дал спустя полтора года, в декабре 1828 года, а закончил литературную огранку уже в январе 1829 года.
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки
И – лишь оковы обрели.
Но будь покоен, бард! – цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
Наш скорбный труд не пропадет,
Из искры возгорится пламя,
И просвещенный наш народ
Сберется под святое знамя.
Мечи скуем мы из цепей
И пламя вновь зажжем свободы!
Она нагрянет на царей,
И радостно вздохнут народы!
По сравнению с пушкинскими строками это творение явно проигрывает, но одной строчке удалось стать бессмертной – «Из искры возгорится пламя!» Именно Одоевскому, а не Владимиру Ильичу Ленину, как думают многие, принадлежат эти слова.
Впрочем, «В душе смеемся над царями» оказалось лишь метафорой. Не далее, как через четыре года не кто иной, как Александр Одоевский написал Николаю I письмо о своем раскаянии с просьбою о прощении. Царь откликнулся не сразу, но в июле 1837 года Одоевский по высочайшему повелению определен рядовым в Кавказский отдельный корпус, зачислен в Нижегородский драгунский полк, причем ему разрешено от Казани следовать к месту назначения на почтовых с жандармом.
На Кавказе тоже в это время было несладко. Но чувствовал себя здесь Одоевский куда комфортнее, благо и климат здесь был гораздо мягче, и друзей новых приобрел, в частности, Михаила Юрьевича Лермонтова, с которым ему довелось служить в одном полку. Даже в Тифлис, на могилу своего кузена и преданного друга Грибоедова, декабристу Одоевскому разрешили съездить.
Возможно, окажись жив Одоевский к 1841 году, он сумел бы отговорить горячего Лермонтова от дуэли с Мартыновым. Но поэт, подхвативший из рук Пушкина лиру, к тому времени был уже очень одинок. Ведь его старший товарищ Александр Одоевский, 27 августа 1839 года, скончался от малярии в ауле Псезуапе на Черноморском побережье (сейчас это поселок Лазаревское).
По большому счету, искре жизни Одоевского так и не суждено было стать пламенем… было
а мы тут хотим свои стихи издать